Подруга рассказала, сегодня.
* * * * *
"Мне на самом деле так больно. Ты знаешь, Кать... но я не буду ей звонить. И извиняться я тоже не буду. Мне не за что.
Я как-то… за последние годы поняла многие вещи. И как-то более жестокой стала, что ли.
То есть, нет, не жестокой, просто у меня внутри это есть, что люди должны получать то, что они заслуживают, а как они иначе поймут.
Хотя нихрена они не понимают. Не было этого, представляешь, Кать, не было.
Как же не было, если было. Если она меня убивала всё детство. У меня до сих пор в голове не укладывается: как женщины могут убивать своих детей, почему они с ними это делают? Что это, жестокость, психопатия?
Как поднимается вообще бить своего ребёнка ногами, забив под стол, когда ребенок кричит - мамочка, пожалуйста, не бей меня, мамочка, а ты продолжаешь. Как, неужели ничего внутри не ёкает, когда ты забиваешь своего ребёнка? Зачем?
А мамочка кричишь потому что страшно больно и страшно. Не после первого удара, после первого ты просто орешь и плачешь, а она забивает тебя ногами под стол. И ты кричишь мамочка не потому что испытываешь к ней теплые чувства, а потому что тебя уже просто убивают, запинывают не глядя, сильнее, и в этом страхе ты хочешь, чтоб это закончилось и надо просить о пощаде. Она входила в раж и не останавливалась, всегда был последний пинок.
И брата она тоже била, он на полтора года меня старше, но он быстро научился не плакать, молчал, ему доставалось меньше, я вообще как-то... бунтовала больше, его она забила быстро и чаще словами поливала, что он урод и "тупое".
Она всегда так говорила на него, "тупое", в среднем роде, он очень плохо учился. Он вообще ж с отклонениями родился, часто болел. До седьмого мы учились с ним в одном классе, меня отдали чуть раньше, его чуть позже, чтоб в один класс, а в седьмом его перевели на домашнее обучение.
И ведь она не какая-то маргинальная, высшее образование, я ее даже выпившей не видела ни разу, и даже нормальная мать, она мне во взрослом возрасте всегда говорила: я тебя всегда поддержу.
А я помню, как ей ничего нельзя было сказать. Ничего. Всё всегда обернётся против тебя.
Она меня обезьяной очкастой называла. А знаешь, как избила, когда узнала, что у меня плохое зрение.
Лет семь или восемь мне было, мы были вечером под кинотеатром, и она сказала, что заметила, как я щурусь, и потом такая - прочитай афишу. А я не смогла прочитать издалека.
Она повела меня к афише, и узнала, с какого расстояния я вижу буквы.
От кинотеатра было две остановки, мы шли, она меня ругала, за то что я глаза испортила, дома начала бить. Сначала руками, потом какой-то палкой. Шваброй, кажется. Она вообще... любила схватить предмет.
Я закрылась от нее тогда в ванной, она не вырвала дверь, не смогла.
Было темно, тогда везде отключали свет, и мы часто сидели со свечками, она ругалась на кухне, что она же предупреждала в плохом свете не читать, а я не слушала и читала, и глаза испортила.
А я в ванной сначала ревела, потом написяла в баночку и пыталась выпить свою мочу, тогда начали говорить про уринотерапию, я где-то услышала про неё.
И я думала, вдруг если я выпью - это вылечит зрение, потому что теперь она так будет всегда меня бить, у меня же всегда теперь зрение плохое, и я не представляла, как дальше.
Мочу я не смогла выпить, она потом успокоилась.
Ну как, ругала еще несколько дней, но не била, потом повела меня к врачу, у меня минус 2 оказался один глаз и полтора второй; после кабинета уже так, швыранула пару раз за руку, потому что она думала, там хотя бы до минус одного будет зрение, а там, оказывается, уже вообще минус два, и это во втором классе!
Она сама очкарик и всегда говорила, что так не хочет, чтоб дети были очкариками.
Я была обезьяной очкастой и "мужичкой". Особенно когда подростком - она меня так часто называла.
В шесть лет, перед самой школой, она отрезала мне волосы.
Я помню, я сидела играла на ковре, она позвала меня и сказала, что волосы мне мешают, на кухне она меня усадила на стул и уговорила их отрезать, я не хотела. Потом мы договорились, что будет "волнистое как у нее", иначе я не соглашалась резать.
Я еще не понимала про бигуди. Конечно, какое волнистое, получился как мальчик, и девочки в первый класс пошли с косичками, а я с бантом на затылке на стриженой голове, куда-то там она его прицепила. Бант был, да.
Я ее когда потом, уже взрослая, спросила, зачем она отрезала мне волосы тогда, она сказала, что была зла "на вашего папу", они обсуждали развод (письмами, тогда уже вместе не жили, характерами не сошлись, она с нами двумя ушла), а тут она заходит в комнату, я сижу на ковре и все время поправляю волосы, они мешают, вот она и отрезала.
В конце школы у меня было минус шесть зрение, я очень читать любила, и сейчас люблю, ну ты знаешь.
Знаешь, Кать, я до сих пор думаю… я помню, в первом классе она заставила меня всю ночь переписывать в тетрадь все правила из учебника.
Кажется, я где-то допустила ошибку, когда делала задание, а ей это надоело. Она заставила меня переписывать правила. Каждое правило из каждой темы. Весь учебник. Всю ночь. И рядом стояла.
А я до сих пор думаю - зачем это было нужно? Ну неужели я за жизнь не выучила бы эти правила русского языка первого класса, что в конце предложения ставится точка, или что жи-ши пиши с и, что надо было делать такое?
Всё что я помню из детства - это страх. Что она разозлится, что не в том настроении придёт.
Я очень боялась, когда рассыпала соль, узнала примету, и это для меня всегда значило, что будет ссора с мамой, я уже начинала бояться и ждать.
Она заставляла меня учиться на отлично. Ей было важно, чтобы были все пятерки, тем более в году. У неё была любимая фраза - "Мои дети лучше всех", она ее часто говорила.
Я была единственной отличницей в классе (а брат двоечник, да, с ним уже было всё понятно); учителя говорили, что я умная девочка, мне было страшно, что в дневник поставят 4, она будет ругать, у нее будет недовольное лицо.
За тройку мне было страшно идти домой.
В конце шестого класса, мне было одиннадцать (мы перескакивали через класс), я получила тройку на контрольной, она влияла на оценку в четверти, а та на годовую, у меня получалась годовая четверка. И я знала, что меня дома убьют.
Я не помню, когда я призналась, кажется, вечером уже. Она меня начала бить, сначала руками, потом чем-то, потом запинала под вешалку в коридоре, потом сказала, что не пустит меня на кровать, я буду ночевать на полу.
Я ночевала на полу под кроватью, на кровать не пустила, и брату запретила пускать, мы жили в одной комнате, но он спал отдельно. Ночью стало холодно, я к вешалке подползла, боялась, что она проснется, стащила оттуда пальто какие-то, затащила под кровать, укрылась. Утром получила за пальто, морально.
Катя, мне 37, а я плачу до сих пор, когда это вспоминаю. Лет до 25 я ни о чем больше думать не могла, только о том, что она заставила меня ночевать под кроватью.
По магазинам, помню, ходили, я что-то капризничала, она мне еще по дороге сказала "дома я тебя накажу, пять ударов ремнем". Я потом еще где-то закапризничала, она сказала "10 ударов".
Мы пришли домой, уже поели, я подумала, что она уже забыла и ничего не будет, и тут она после ужина говорит "десять ударов".
Она взяла ремень и начала меня бить. Она считала десять ударов, очень больно, считала, пока не отсчитала все, хотя я орала и просила, помню, уже после пятого.
* * * * *
В пятнадцать я стала давать ей сдачи. И уходить из дома, с тринадцати курить.
Ну да, так подумать, я была классическим трудным подростком, огрызалась, убегала гулять, не приходила когда она мне говорила, потом вообще ночевала у друзей, раз даже где-то в подъезде спала, ещё было на скамейке летом.
Я начала на неё забивать, и вообще как-то... стала ей отвечать. Бить она меня почти перестала, но ругались мы страшно.
Раз я вообще недели на две ушла, осталась с одним парнем. Я, конечно, от рук уже совсем отбилась. Потом пришла.
Две недели ни слуху, ни духу, вообще. Конечно, она переживала. В розыск не подавала (а ведь крепкие нервы!), но по друзьям, знаю, спрашивала, где я.
Когда я вернулась в тот раз, она даже не говорила ничего. Мне было пятнадцать с половиной.
Видимо, все-таки обрадовалась, что хоть живая вернулась. Мы, кстати, с парнем тем, у которого я оставалась, еще года полтора встречались, ему было двадцать.
Учиться я перестала еще в седьмом. Ну... как-то училась, мозги просто хорошие, схватывала. А задания уже не делала, нет. Начала прогуливать.
Все начали говорить, что я скатилась, ей, наверное, было стыдно за меня, дочь скатилась...
Пять троек в конце девятого класса.
Это позор, она не пошла со мной на вручение аттестатов. А блузку, ну такую, без рукавов, я сшила себе из какого-то куска ткани в горошек, сама, мне не было в чем пойти на вручение (я вообще всегда была ужасно плохо одета), и она вообще сказала, что не пустит на вручение меня, я блузку шила тайно, а на вручение сбежала, когда она спала.
Я перешла в десятый и перестала учиться совсем. Я закончила школу со справкой.
Когда, знаешь, справку выдают, что ты типа курс как-то прослушал. Потому что даже оценку поставить нельзя, меня просто весь одиннадцатый на уроках не было, я прогуливала уже совсем. Десятый тоже, она меня тащила из класса в класс, её в школу часто вызывали.
На окончание школы, когда я получила эту справку, она мне со скандалом подарила мешок папирос "Прима" без фильтра, она пыталась одно время папиросами приторговывать, ну, 90-е, чем могли, она не торгаш по натуре, торговля не пошла, мешок папирос остался, она "подарила" его мне, я же большего не заслуживаю.
* * * * *
Потом приехал отец, он в другом городе жил, она его вызвонила, рассказала, видимо, что я совсем неуправляемая, и он приехал на помощь, меня воспитывать.
Он на меня наехал чуть не с порога, хорошо приехал накрученный. Я сказала: "а ты кто вообще такой - меня воспитывать". Он меня ударил по лицу. И я ушла из дома. Ненадолго, на пару ночей, что ли.
Потом пришла.
Оба ничего не сказали. Видимо, вообще уже не понимали, что со мной делать.
Они устроили меня в вечернюю школу, отец снова уехал (да я его и видела раз в два года до этого, хотя алименты всегда слал, и посылки).
В вечёрку кое-как отходила год.
Потом мама купила завуча, чтоб мне выдали аттестат со всеми пятёрками и не писали в нем, что школа вечерняя. И еще грамоту выписали. Завуч сказала, без медали, не получалось купить.
Ну, вся семья ж с высшим образованием; мама, папа, сестры мои двоюродные вообще обе преподают, у всех дети как дети, а я... позор, короче.
Потом я работать пошла, или работала, или гуляла, дома только ночевала иногда. Потом съехала, чуть за двадцать, бабушка квартирку оставила, я перебралась. Потом вообще уехала в другой город, мама, конечно, против была.
Ну с работой, ты знаешь, всегда складывалось у меня нормально, всегда работала головой, не дворником стала, как она говорила. Все-таки мозги неплохие у меня.
Мы с ней общаемся, нормально общаемся все эти годы, особенно как я отдельно стала жить, она мне даже помогала, ну, когда я в бабушкиной квартире делала ремонт, да и вообще нормальная такая мама, по телефону говорим. Она, видимо, все равно где-то понимает, что я очень самостоятельная, и у нее больше влияния на меня нет никакого, и прикусила удила. Хотя все равно клевались по телефону, но я научилась бросать трубку, она потом звонит как ни в чем ни бывало.
А еще она приезжает внезапно. Знаешь как, вечером звонит, говорит "я в поезде, утром буду у тебя".
Ну что тут уже скажешь, ну приезжай, мама.
А я как-то... на самом деле с трудом переношу, когда она приезжает, меня... внутри корёжить начинает.
Она гостинцы тащит, а у меня снова это, знаешь, горло сжимает и живот, и чувство небезопасности, хотя она, наоборот, вроде даже немного подлизывается.
Я много молчу, когда она у меня, в ноут втыкаюсь, хотя все равно мозг выносит, мне даже сложно объяснить, как она это делает.
Я с ней когда пыталась поговорить о том, что было в детстве, она всегда говорила, что я сама виновата, что я была неуправляемой.
Она никогда не слушала даже, и тоном таким, знаешь... мол, да с тобой по-другому было нельзя!
Кать, я потом поняла уже: она меня била... она это делала просто потому что могла.
И я, знаешь, нормально с ней общаюсь все эти годы, но до сих пор не могу себе внутренне ответить на вопрос, почему я сейчас не могу ее бить. Теперь же я сильнее.
То есть, нет, я этого никогда не сделаю, но мне все время хотелось ей это сказать. Этот вопрос задать. И посмотреть на неё.
Молчала, конечно.
* * * * *
А сегодня, Катя, она мне звонит и рассказывает про Сашку.
Он наш родственник дальний, и у него рак 4 стадии, цирроз, он уже в памперсах, на морфине, в больнице лежит. Ну, то есть, всё ему, там уже родственники съехались.
А он молодой, лет на пять меня старше. И рак. Он пил страшно. У него жена, двое детей, что-то лет десять прожили.
Его в больницу в конце ноября положили, и сразу рак, уже не выпустили.
А его жена уже и любовника в дом привела, какого-то там Кузю из того же села, тоже пьющего. Они все в селе живут, а село как, знаешь…
А Сашкина мать, Людка, в том же селе живёт, часа три от нашего города. Они с моей мамой ровесницы и общаются.
И Людка недавно маме моей звонила, жаловалась, что Сашка, сын, в больнице ей сказал, что он её ненавидит, что она ему всю жизнь испортила.
И моя мама еще такая мне это пересказывает и говорит, мол, "представляешь, такое матери сказать". Люда, мол, сильно переживает.
Я смолчала тогда.
А сегодня мама мне снова звонит, просто поболтать, и рассказывает: Людка ж ездит к Сашке в больницу, и в этот приезд они вообще очень сильно поругались.
И она ему взяла и выдала, мол, "а что я, что я, а вот твоя Ирка...". И выложила ему всё про жену.
Что как Сашка в больницу попал, так с его Ирой уже Кузя ночует.
Ну блин... село.
Так у Сашки в больнице истерика случилась, он памперсы с себя срывал, плакал, кричал, матом крыл Людку.
Это она сама всё маме моей рассказывала, звонила, когда из больницы ехала. Говорила, что Сашка её в истерике из палаты выгнал, сказал, чтоб больше не приходила никогда.
И что она теперь не знает, что делать, что ж это такое, чтоб сын так ненавидел мать; конечно, сильно была расстроенная Людка.
И всё это моя мама мне пересказывает.
Я, Кать, послушала, и у меня просто перевернулось что-то.
Да вообще - человек умирает, он в памперсах уже, ему осталось всего ничего (и ведь жена та, хоть любовника водит, а в больницу к Сашке ездит!), а домой его уже не выпишут никогда, у него больше не осталось ничего - зачем?!
Зачем было ему это всё говорить?
Ну Кать, ну правда, у тебя сын умирает и такое сыну сказать - да это кем вообще быть надо?!
И я это своей маме вслух произношу.
И мама моя вдруг начинает Людку оправдывать, мол, а почему она должна такое в себе хранить, а пусть Сашка знает, а то что он на мать орёт, что её видеть не хочет, а у самого жена вон... пусть жену тоже не видит!
И меня, знаешь, порвало.
Я говорю, что Людка тварь. И правильно он её ненавидит, а за такое, что она сейчас сделала - вообще её убить мало! Плачет она, что сын выгоняет!
Да, это она ему жизнь испортила, Сашка прав, именно она! Я же помню (мы в детстве часто в гости к ним ездили), как она его убивала, как она его проводом лупила, он же всегда ходил лупленный, аж синий! Она ж его, сколько я даже по детству помню, избивала как! До рубцов!
И мама моя:
-Ой, ну так что…
И я:
-Ну так что? Ну так что?! Ты что, думаешь, дети вырастают и что-то забывают? И Сашка не забыл! Или ты думаешь, я забыла, как ты меня ногами под стол забивала?
Кать, я не знаю, как оно у меня вырвалось... Или ты думаешь, я забыла, как ты меня заставила ночевать под кроватью? А как под раковину ногами забивала, помнишь, когда я закрывалась от ремня, как я тебе кричала "мамочка, пожалуйста, не бей, мамочка", а ты считала удары, помнишь?
Да всё моё детство это побои и страх! Или ты думаешь, я не помню?!
И она мне говорит:
-Какие побои, не было такого!
Я:
-Не было? Не было? Да ты такая же тварь, как и она!
Она хотела там что-то в ответ сказать, не знаю. Я бросила трубку.
Нет, Кать, она мне не перезванивала. Ну это и так мне понятно было.
И я не стала ей звонить еще что-то говорить. И не буду ей звонить. Не хочу.
Представляешь, она эту Людку оправдывала. Это ж как надо ненавидеть своего ребенка, чтобы так добивать его даже перед смертью? Людка ему даже умереть спокойно не дала, ну не тварь, Кать?
И это... не было такого, понимаешь?
Я не знаю, что теперь.
Лишь бы инфаркт не схватил, а то я не знаю тогда, что тогда с этим делать.
Хотя что ей сделается. Да конечно, она об этом думает, только не надумает ничего, не из тех. Я даже уверена почему-то: она сейчас наверняка на меня в дикой обиде. Ну да, я ей такое сказала.
А я как-то... знаешь, с одной стороны жалею, с другой - не жалею, нет. Мне как-то... её не жалко.
Сказала, да. Не хочу молчать.
Я не буду ей звонить, даже на новый год. Не хочу, о чём говорить после этого.
Мне 37, Кать, а у меня до сих пор болит. Ну как это, Кать, простить.
Ну как, ну что мне, забыть это? Да не забывается оно!
Да и... прощения ж никто и не просит. Не было ничего, понимаешь.
Не-бы-ло.
________
© Екатерина Безымянная
Комментарии (0)